Прекрасный спектакль, серьезная и вдумчивая работа всей команды.
Роман Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея» принадлежит к числу легендарных или культовых, как нынче принято выражаться, текстов мировой культуры. Подобные тексты никогда не возникают на пустом месте и всегда дают обильные всходы вариантов и интерпретаций.
Сюжет о Нарциссе и Эхо нам известен еще по «Метаморфозам» Овидия. Сюжет об оживающем образе – статуе, нам тоже известен со времен античности по легенде о Пигмалионе. Сюжет о соблазнении грехом и наказании за него мы знаем по Библии. Сюжет о вечной жизни и вечной молодости можно проследить от мифологемы вечно обновляющейся Белой Богини – Афродиты. Подобные сюжеты можно называть мифогенными, это зародыши множественных текстов, вдохновленных основной мыслью – идеей мифа. Это мотивные нервные узлы – органические кристаллы коллективной памяти, вечно живые образы и символы в неразрывном единстве протомифа. В эволюции культуры мы видим, как эти мифологемы складываются в цепочки повествования, сходятся и расходятся, сплетаются и расплетаются, завязываются в новые узлы и рассыпаются на мельчайшие мемы.
В основе романа «Портрет Дориана Грея» — сюжет о мимесисе как таковом, диалектическая проблема отражаемого и отражающего. Это проблема самоидентификации при помощи зеркала – отражающего, неодушевленного объекта. Зеркало принципиально отражает только твой собственный взгляд, твою внешность. Но мы знаем, что другие люди по нашим чертам читают не только нашу внешность, но и то, что ее формирует на протяжении всей нашей жизни – душу. По внешним чертам мы читаем духовное содержание этой внешности, то есть личность. В эмблематической традиции этот постулат закреплен визуальным мемом Vanits, обычно представляющим отражение цветущей красавицы в виде черепа в зеркале. Два крайних пункта как две даты — рождения и смерти, — а между ними тире разной степени протяженности и напряженности.
Приходит время и писатель ставит эксперимент.
А что если просто убрать с лица те внешние черты, которые свидетельствуют о состоянии души? При достаточном уровне владения своим лицом можно достичь идеального подражания, не говоря уже о специальных приспособлениях вроде маски.
В эпохи старения и упадка, ну или созревания и завершения, культуры испытывают особый интерес к механизму и проблеме зеркала. Старость в норме склонна к саморефлексии. По особому вниманию к теме зеркала мы можем судить о степени зрелости той или иной отрасли или сферы культуры. Это особая стадия становления текста — «текст в тексте» — осознание текстом своего собственного устройства. После того, как становится понятен формальный принцип самоустройства, остальное уже вопрос свободного выбора любого типа любого устройства. Лакан называл этот опыт стадией зеркала. В литературной традиции наиболее ярко этот принцип описан Шекспиром в «Гамлете». Гамлет сначала ставит вопрос выбора, а затем ставит театральный следственный эксперимент, который убеждает его в правоте своего выбора. К сожалению, в ходе эксперимента не выжил никто. Впрочем, это также базовое исходное условие игры под названием «жизнь».
Гамлетовский вопрос, если очистить его от позднейших интерпретационных наслоений, звучит так: плыть по или против течения? То есть идти против инстинкта или вослед инстинкту. Весь опыт нашего выживания говорит нам, только за! Только вослед, никогда не поперек! Всегда следуй своему желанию, желанию своего носа, своих ушей, гениталий, желудка. Все органы чувств вопят об удовлетворении их все более насущных потребностей. Но почему-то чаще всего героями становятся те, кто идет вопреки.
История Дориана Грея – это история души, поддавшейся соблазну неограниченного наслаждения, неограниченного физическими параметрами человеческого тела. Это история гибельного пути вседозволенности и безграничного эгоизма – самолюбования. Человек, который застревает на стадии зеркала, обречен нисходить по кругам порока все глубже и глубже вплоть до полной потери человеческой сущности. То есть деградировать.
При том, что моральная оценка отчетливо прослеживается в тексте романа, его появление вызвало скандал и обвинения автора в аморализме. Автор был обвинен в практике тех пороков, которые он изображал в их осуждение. Тем самым современное Уайльду общество продемонстрировало свое лицемерие дважды, не сделав различий между писателем и его героями, и, приписав автору свои собственные, тщательно скрываемые пороки. Уайльд распахнул завесу благопристойности в альковы британского бомонда, и там обнаружились такие язвы, что автора подвергли натуральной травле. Тем самым общество показало, что оно не готово к стадии саморефлексии, поскольку не способно увидеть порок в себе самом. Собственно, об этом говорится в финале «Ревизора» Гоголя: «Над кем смеетесь? Над собой смеетесь!» Общество осталось в стадии до зеркала, то есть нерефлексирующего инстинкта – исторгнуть то, что вопреки! Вопреки здесь значит «вопреки нашей картине мира».
При этом, как это ни парадоксально, этот текст становится культовым текстом тех, кто уже не боится практиковать то, что раньше считалось пороком, совершенно открыто. Произведение, осуждавшее некий образ жизни, становится учебником именно этого образа жизни. Учебником и как бы входным паспортом в историю культуры. Паразиты въезжают в культуру на хвосте у гения.
В романе описан механизм соблазнения еще не созревшей окончательно юношеской души на путь бесконтрольного наслаждения. Соблазнитель – лорд Генри – прямой родственник Мефистофеля, торговец наслаждением в обмен на душу. Весь процесс опутывания манипулятором своей жертвы сетью льстивых слов и иронических провокаций дан подробно как под микроскопом. Мефистофель постоянно работает с перевертышами, со снижением высокого, с осмеянием святого. Все относительно, вот тут он прав, отсюда его ловкость в манипулировании неокрепшими душами. И вот уже Дориан на крючке, вот он уже делает все так, как того хочет его соблазнитель. Хорошие порывы гасятся светской небрежностью, корпоративная выгода оправдывает любую подлость, лишь бы соблюдался внешний декор. И вся деградация души в неувядаемом теле приходится на долю несчастной марионетки, которая здесь уж скорее жертва, чем герой.
Весь этот круг проблематики аккуратно перенесен на сцену коллективом NUKU театра. Я считаю, что это огромное достижение нашего эстонского театра, превосходная многоаспектная и многоканальная законченная композиция, заставляющая думать и сопереживать героям.
Для меня было неожиданностью, что наш кукольный театр поставил спектакль с живыми актерами. Этот опыт, несомненно, удался. Актеры, которые имеют опыт управления куклой, играют совсем иначе, чем те, у которых этого опыта нет. То же относится и к сценографии, реквизиту, гриму и т.д. Актеры представили эстетскую легенду в по кукольному гротесковом формате. Эстетство через призму балагана. Как правило, балаган отличается от высокого искусства более грубыми формами. В оформлении и сценографии спектакля NUKU эти грубые формы хорошо сбалансированы в мастерских работах костюмеров, гримеров и художников по свету. Пространство действия простирается далеко за пределы формальной сцены и даже зала благодаря слаженной работе всей команды, коллективно поддерживающей этот эффект каждый на своем профессиональном участке.
Шекспир был представлен «текстом в тексте» сценой на балконе с диалогом об имени. Так составилась пара к Нарциссу: зеркало и эхо.
Все ужасы пороков были поставлены с достойным чувством меры. Это обычно главная проблема увлекающихся постановщиков. Сцены порока выглядят настолько привлекательнее всего остального, что у зрителя просто не остается выбора. Этим, кстати, грешит последняя экранная британская версия 2009 года.
В спектакле NUKU мерзость порока была показана элегантно и убедительно.
Я думаю, это должно стать мемом 🙂
Это очень своевременный спектакль особенно в современной Эстонии. Общество потребления, каковым провозглашает себя и каковым является либеральный капитализм, рано или поздно сталкивается в своем развитии с проблемой перепотребления всего и вся. То есть обесценивается все, в первую очередь, сама система ценностей. Желание при постоянном и безотказном удовлетворении притупляется и ведет к своему извращению. Извращение – это нарушение природных естественно складывавшихся норм, границ допустимого в том или ином социуме. Мы видим, как соблазнитель-манипулятор постепенно расширяет границы допустимого сначала в языке, потом на практике, потом снова в языке, оправдывая постыдные действия своей жертвы. Границы дозволенного самому себе размываются вплоть до кровавого преступления, безнаказанного, если хорошо замести следы, что особенно легко сделать, нажав и заплатив. От своего несомненного родственника – Дона Джованни (на что указано музыкальной вставкой в спектакле) – образ соблазнителя Мефистофеля или лорда Генри отличается, так сказать, выходом на следующий уровень – наблюдающего за исполняющим. Мефисто ставит свой эксперимент.
В спектакле очень убедительно показано, как паутина порока и греха вовлекает все новые души и судьбы. При этом использованы выразительные средства средневековых мираклий – всепожирающая пасть ада всегда присутствовала на нравоучительной сцене народного карнавала. В нашу эпоху высоких технологий в том числе и света, этот образ достигает поистине апокалиптических масштабов.
Культура потребления покоится на культе молодости, вечной молодости. Эта культура игнорирует естественный ход времени, навязывая людям безвременную модель жизни. Старость и смерть страшат потребителей настолько, что они предпочитают вообще убрать их из поля зрения, забыть. А между тем, только наслоение воспоминаний в разные периоды своего становления составляет в конечном счете человеческую личность. Личность – это непрерывная рефлексия над теми изменениями, которые вносит в нас жизнь. Серия этих изменений составит полноценную картину личности в момент смерти ее носителя – тела, данного при рождении.
Трагедия нарциссической вседозволенности не только в разрушении тела (эту проблему можно решить средствами новейших технологий), а в разрушении системной, то есть поступательной картины мира. Я уже не говорю о разрушении души, в существовании которой заставляют сомневаться именно такие бессердечные нарциссы, живущие только в свое удовольствие. Нарцисс живет как бы в пузыре комфортного самолюбования, неучитывающего потребности и реакции на себя своего окружения. Типичная реакция нарцисса на критику – это перенос своих проблем на критикующего, на того, кто ему указал на недостойность его поведения. Именно поэтому Дориан Грей убивает создателя своего портрета, влюбленного в него художника. Дориану сначала кажется, что причина уродства его души – это создатель его изображения. Он убивает художника.
Уайльд оказался в очень похожей ситуации, изобразив и представив порок практикующей порок публике. Его подвергли гонениям за то, что в сегодняшней Европе почитается чуть более, чем норма – за гомосексуализм. Такова плата общества художнику за его острый глаз и острый язык, покусившиеся на покровы тайны корпоративной мерзости. Путь такого Мастера почти никогда не бывает легким. Часто, слишком часто, чтобы игнорировать эту закономерность, именно лучшие мастера становятся жертвами прототипической толпы. Но, как мы все тоже знаем, некоторые личности оказываются настолько живучими, что после смерти начинают особенно влиять на умы. Оскар Уайльд, несомненно, из таких. Его неоднозначность художника-мима позволяет столь разнообразную интерпретацию, что его образы возвращаются снова и снова все в новых и новых обличиях.
Легенда о Дориане Грее заканчивается самоуничтожением героя, вернее, антигероя. Он так и не решился хотя бы на акт пресыщенного самоубийства, с чашей цикуты, в ванной, вскрыв вены, как положено патрициям. Антигерой пронзает портрет, но умирает сам, потому что он здесь не нужен.
Финал спектакля в NUKU впечатляет по исполнению и безупречен в расставленных акцентах и оценках. Обшарпанный зал буржуазного кинотеатра «Гелиос» как нельзя больше подходит к постановке того комплекса проблем, которые были заявлены в исходном материале – легенде о соблазне и наказании за грех себялюбия.
NUKU театр я помню с советских времен, как лабораторию музыкального молодежного протеста. Мне приятно было видеть, что театр сохраняет свою жизнеспособность. На мой вкус, постановка «Портрета Дориана Грея» в NUKU театре может быть признана образцовой.
